Шестидесятые

Михаил Жванецкий

Apr 2014 · Издательство «Время»

About this ebook

От автора Я не собирался быть писателем и, видимо, им не стал. Правда, в молодости была какая-то веселость, привычка к смеху вокруг. себя. Мы смеемся вместе. Вы смешите меня, потом этим же я смешу вас. Приятно, что мои рассказы стали привлекать публику, для чего большое значение имеет интонация. Мы так и жили все эти годы: говорили одно, думали другое, пели третье. Опровергали слова жестом, придавали другой смысл интонацией, и самому хотелось уцелеть и сохранить сказанное. Три-четыре раза что-то печатали, но после публикации компания как-то рассыпалась. А еще, говорят, это нельзя читать глазами. А чем? Мне нетрудно было читать вслух, и я ушел на сцену. Нашел свой школьный легкий портфель, набил руку, появилось актерское мастерство. Начал подмигивать и ругаться, если кто-то что-то не понимал: ну и публика сегодня. По рукам пошли записи. «Эх, — вздыхало начальство, — вы способный человек, но эти пленки...» А что мне с пленками — издавайте. Я пытался расставить написанное последовательно или по темам. Чем можно связать разрозненное? Своей жизнью. Концовку додумаете сами. А я, разбив написанное на несколько глав, приглашаю вас к чтению. Если будет трудно читать, мой голос поможет вам, как вы помогали мне все мои трудные годы...

About the author

Издательство «Время» решило вопрос о том, писатель ли Михаил Жванецкий. Впервые вышло в свет собрание его сочинений в четырех томах выпущено в свет издательским домом «Время» в марте 2001 года. Это первое книжное издание, в котором с такой, почти исчерпывающей полнотой представлено творчество самого популярного и, вероятно, самого цитируемого автора России, постсоветского пространства и Русского зарубежья.




Собрание проиллюстрировал конгениальный автору художник Резо Габриадзе — в книги включено более ста его рисунков.




Когда-нибудь Жванецкого издадут томах, эдак, в двадцати. Или тридцати. Причем на одну книгу текстов будет приходиться пять томов комментария. В крайнем случае - три-четыре.




Дотошные историки растолкуют беспамятным потомкам все реалии. Про дефицит объяснят и про ограничение потребностей. Про тупого доцента. (К тому времени либо звание сие упразднят, либо все доценты "вострыми" станут.) Про цену раков, как вчера, так и сегодня. Про честного кладовщика, что отказывается пить, если искомой детали и вправду в его хозяйстве не имеется, и про доктора, который, хоть не психиатр, а хирург, но шьет вполне приличные костюмы. Про бюрократию и демократию. Про колбасу и селедку, разварную картошечку и хрустящую квашеную капустку, мелкого частика (не путать с частником!) и бычков в томате. Про народ и население. Про пиво. И про нее, родимую. Про Россию, Украину, ихнюю заграницу и наш греческий зал.




Будущие читатели узнают, что "Нормально, Григорий! Отлично, Константин!" это вовсе не обмен репликами между членами политбюро ЦК КПСС Черненко Константином Устиновичем и Романовым Григорием Васильевичем после кончины генерального секретаря означенной партии Андропова Юрия Владимировича. (История неунывающих бедолаг была сочинена еще в семидесятых, когда будущий генсек и покойник руководил только самыми гуманными органами своей самой гуманной партии, а не всем ее организмом.) Вследствие филологических изысканий величайший юморист конца ХХ века Виктор Степанович Черномырдин утратит права на всенародно любимый афоризм ("Хотели, как лучше..."), и с неизбежностью встанет вопрос, не прирабатывал ли Жванецкий спичрайтером у нашего экс-премьера? А может, не только у него? Уж больно ловко управлялись с "великим-могучим" чуть не все видные деятели нежданно разговорившейся родины-страны-державы. Уж больно весело было слушать их неостановимую жванецкиаду простым постсоветским телезрителям. Как водится, до слез.




Слезы тоже без внимания не останутся. Вытянут на белый свет весь цитатный гуманизм и традиционализм. Расскажут про Зощенко и короткую фразу. Ту самую - доступную бедным. (Самые смышленые Шкловского вспомнят, а то и Розанова.) Гоголя с Чеховым тоже без внимания не оставят. Как и Галича с Окуджавой и Высоцким. А может, и Франсуа Рабле, Джонатана Свифта, Марка Аврелия или, к примеру, Альфреда де Мюссе. Я вот, листая свежее издание, Достоевского обнаружил. Чистейшей воды. Мол, могу - пишет Жванецкий, - попрощаться, да уйти мне некуда. Цитирую без кавычек - сходу закладку не сделал, а так - поди-ка найди! Четыре тома: писали - не гуляли! (Интересно, это тоже из Жванецкого?)




И не думайте, пожалуйста, что я мистифицирую. Во-первых, это не в моих правилах. Во-вторых, мне такого не придумать. В-третьих, у Жванецкого есть все. Недавно один славный критик обнаружил тон Михал Михалыча в одном из сочинений Александра Сергеевича. Да, да, вы правильно поняли. Пушкина. Того самого, что тоже жил в Одессе. Как и все прочие "ребята без печали". Проверьте: отрывок "Участь моя решена. Я женюсь..." печатается в любом приличном собрании сочинений. Действительно похоже.




То ли еще откроется, когда каждое жванецкое словцо будет рассмотрено под микроскопом; когда встанут на библиотечные полки диссертации о жванецком синтаксисе; когда сличат все магнитофонные записи с подцензурными и бесцензурными изданиями; когда архивных дел мастера доберутся до сокровенных бумаг ленинградского мюзик-холла и одесского обкома; когда извлекут из небытия подлинные мемуары кассира-убийцы Сидорова и студента Аваса Горидзе! Для счастливых читателей грядущих времен не останется тайн. Они будут знать, кто все-таки поссорил Жванецкого с Райкиным, чем именно обязан сочинитель Ильченко, а чем - Карцеву, сколько было у Михал Михалыча жен и хороших знакомых, кто портил ему кровь и кто - в мрачную пору застоя и самоуспокоенности - доставал икру.




Помните ведь. "Я в тень вазу с салатом поставил, вернулся на кухню, а в сковородке уже и глазунья. Сверху прозрачная подрагивает, и колбаска в ней архипелагом. И чайник... Чайник... Затем достал из холодильника баночку, где еще с прошлого года хранилась красная икра. От свежего круглого белого хлеба отрезал хрустящую горбушку, стал мазать ее сливочным маслом. Масло твердое из холодильника, хлеб горячий, свежий. Тает оно и мажется с трудом. Затем икрой красной толстым слоем намазал.




Сел. Поставил перед собой вазу. В левую руку взял хлеб с икрой, а в правую - деревянную ложку и стал есть салат ложкой, захлебываясь от жадности и откусывая огромные куски хлеба с маслом и икрой.




А потом..." А потом не менее вкусно. И как много лет назад прочитал я про это дело (помнится, знакомился с "Воскресным днем" по второму экземпляру машинописи), так все и думаю: ну, яичница - дело доступное; хлеб горячий - тоже ладно, перец красный, помидоры, лучок - на одесское лето спишем, но икра-то (пусть с прошлого года хранится) откуда? Вот ведь проблема: фантастику Жванецкий сочинял или твердо стоял на позициях реализма?




Что ж, и эта проблема будет разрешена. Во мраке останутся лишь сущие мелочи. К примеру, каким образом уживались в одном человеке веселое плотское жизнелюбие и лирическая меланхолия, брезгливый ужас от ежечасных столкновений с хамством и терпеливое сострадание к замордованному (и готовому другого замордовать) человеку, эстрадная бодрость и мечта о тишине, неприязнь к нытью и стойкий скептицизм, "Давайте переживать неприятности по мере их поступления" и "Как кому, а мне нравится думать!" Вот и будем думать. Нам для этого комментарии и разыскания не нужны. Свое - не чужое.




Наверняка кто-нибудь уже сказал, что весь поздний СССР, постсоветское пространство, а равно нашу Американию с нашей же Израиловкой придумал Жванецкий. Что все мы - богатые и бедные, глупые и умные, зажатые и отвязные, жуликоватые и простодушные, наглые и застенчивые, довольные и озлобленные, сытые и алчущие духовных высот, поддающие и борющиеся за трезвость - мы, постоянно ухитряющиеся совмещать эти якобы противоречивые свойства и остающиеся собой при любой погоде, суть персонажи Михал Михалыча. Коли так, мог бы изваять что-нибудь попривлекательнее. Или и так сойдет? Вроде бы свыклись. Вроде бы симпатичные. Если в меру.




Если без меры - хуже. Тоска возьмет. Такая, что ни коньяк по ночам, ни кофе по утрам не помогут. К счастью, Жванецкий пишет коротко. Тексты его самодостаточны. Прочитал - вдохнул-выдохнул - пошел погулять (рюмку опрокинуть). Гротеск и лирика чередуются ритмичностью. Новое издание разделено на четыре тома - интервалы между "Шестидесятыми", "Семидесятыми", "Восьмидесятыми" и "Девяностыми" (так книги называются) гарантированы. Да и держать в руках эти синие изящно оформленные Резо Габриадзе томики просто приятно. На всякое ядие есть противоядие. И на русско-еврейскую тоску рубежа тысячелетий - тоже.




Вот главное. Сорок лет с гаком Жванецкий не только смеется над нами (и над собой), не только оплакивает нас (и себя), не только старается молиться за нас (и за себя), но и провозглашает тосты. Задиристые, дразнящие, ласкающие, утешающие. Тосты - за нас. Какие мы есть.




А мы - за него!

Андрей Немзер